Маленький кусочек того, что я условно называю
Почти пролог. Бойтесь, если осмелитесь!
I want you
To be
Left behind those empty walls
Taunt you
You see
From behind those empty walls
Serj Tankian «Empty Walls»
Он проснулся внезапно, почувствовав легкое прикосновение и влагу на лице. Вначале он испуганно замер, не понимая, что происходит. Но потом медленно открыл глаза, уставившись в темноту, вздрагивая от новых прикосновений.
Этой ночью пошел первый снег, и он понял, что пора уходить.
Зимой не обойтись без огня, а разведенный человеком огонь всегда привлекает их.
Значит, нужно уходить на юг, туда, где морозы не так сильны и есть шанс пережить зиму, забившись в какую-нибудь нору, ночуя в двух надетых друг на друга спальниках и не разводя по ночам костров.
Будь он членом большого табора или даже постоянного поселения, он не задумывался бы о перспективе подобного невероятного путешествия.
Он был один. И это вряд ли можно было изменить.
Никто бы в здравом уме не пустил бы чужака под свой кров, не разделили бы с ним свой путь и хлеб в начале зимы, когда ночи становятся уже невыносимо долгими, и сама Смерть ходит по дорогам в образе одинокого путника. Все живущие ныне твари, принадлежащие к многочисленному когда-то роду людскому, больше всего боялись таких как он, одиночек. Приносящих с собой неизвестные болезни, беды и несчастья. Обреченных на вымирание – и все никак не желающих подчиняться законам нового мира. Пилигримов, идущих из ниоткуда в никуда, сделавших целью своего паломничества вечно отдаляющийся горизонт и собственную гибель, которая приходит в тысячах разных, порою невообразимо чудовищных обличий и подводит итог, который всегда один.
А он не боялся.
Нет, он не испытывал постоянного гнетущего страха перед ними. И страха бытия тоже. Не боялся однажды быть застигнутым одной из многочисленных тварей, правящих бал под покровом ночи.
Что-то в нем выгорело и сломалось. Он утратил страх, как утратил имя, потому что все, кто его знал – умерли. Исчезли. Исчезли бесследно. Были стерты с лица земли. Именно стерты, как стирают записанное на листе бумаги. Удалены. Отформатированы. И даже в его памяти постепенно угасали один за другим странные образы, смутные видения прошлого, яркие и бессвязные, наполненные цветом и шумом, так похожие на галлюцинации, которые приносит красный туман, предшествующий безумию вывернутых дней.
Нет, он не боялся. Ни высоты, ни боли. Отстраненно замечал, что иногда ходит во сне, но не боялся сорваться с крыши ветхой пятиэтажки, которую облюбовал. Да и поселился он тут скорее следуя какому-то едва теплящемуся инстинкту, который подсказывал, что чем дальше от земли, тем меньше вероятность, что его отыщет по запаху большой, или настигнет красный туман или сожрет стая ночной саранчи, которая в последнее время окончательно обнаглела и смела показываться на глаза даже при последних лучах заходящего солнца.
Он заполз под хлипкий навес из-кое как сколоченных досок, укрытий несколькими слоями целлофановой пленки, зябко кутаясь в многочисленные одежки.
Медленно и беззвучно снег укрывал землю.
Он проснулся поздно. На четвереньках вылез из своего шалаша. Встал, едва переставляя закоченевшие ноги, и, на ходу расстегивая пуговицу джинсов, подошел к краю крыши, чтоб сделать нехитрое дело. И замер.
Снегопад уже прекратился. Но небо все еще было затянуто серой пеленой, такой плотной, что он едва мог видеть неясное пятно солнца. Под этим равномерным, похожим на искусственный неон, рассеянным светом руины приобрели нереальный, фантасмагорический вид. Никем не потревоженный снежный покров образовал везде, где только можно, абсолютно ровную, однородную белую поверхность.
У него возникло странное ощущение. Он вспомнил что-то из прошлой жизни. Его руки и ноги вдруг показались ему совершенно чужими, неуправляемыми. Он с трудом повел головой из стороны в сторону, словно вспоминая, как нужно совершать это движение. В его голове возникли странные, забытые слова, слова сложились в картинку, картинка приобрела некий смысл.
Он словно находится в видеоигре, в которой вдруг начали пропадать текстуры горизонтальных и наклонных поверхностей. Только стены по-прежнему давили своей серостью и зернистой, нарочитой вещественностью. На них через равные промежутки рядами поблескивали пыльные стекла, за которыми ничего не было видно, так что прямоугольники хрущевок казались цельными коробками, на которые наклеены плоские окна и двери.
Догадка поразила его:
Так и есть! Это всего лишь пустые коробки! Внутри нет ничего. Совсем ничего. Ни этажей, ни подъездов, ни лестниц, ни дверей, ни квартир за ними. Кто-то сделал эти коробки, обтянутые серой шкуркой с блестящими пятнами окон, среди которых иногда попадались черные провалы, за которыми тоже НИЧЕГО нет. Кто-то расставил их так, чтобы они образовали подобие дворов и улиц. А те – макет окраины города, застрявшего в дурацкой, бессмысленной игре.
В этих домах нет квартир. В них никто не живет и никогда не жил. Никто поднимался по лестницам, не открывал двери ключами, не включал свет, не готовил еду, не сидел перед телевизором, не читал книг, не спал, не занимался любовью, не рождался, не жил, не умирал…
Все это подделка и за этими стенами нет ничего. Они пусты.
Они - декорации для игры, в которой забыли придумать сюжет.
Даже забыли населить ее манекенами, изображающими людей.
Кто же тогда я?
Кто же я?
Что я здесь делаю?
Как отсюда выбраться?
Он посмотрел под ноги.
До края крыши оставалось сделать всего пару шагов. Он осторожно выдернул ногу из пушистого снега и занес ее над ровной белизной.
Внезапно он испытал безотчетный страх, что стоит ему наступить на белую поверхность и он провалится в нее и будет падать… падать куда?
Куда-то, за пределы, за грань видимого и ощутимого мира, в рамки которого нас втискивают наши органы чувств.
Он застыл в нерешительности. Чем больше он смотрел на снег, те сильнее кружилась голова, и нарастал шум в ушах.
Его медленно, но неумолимо клонило вперед.
Равновесие?
Откуда ему знать, как его удержать, ведь своего тела он почти не ощущал. Отчаянным усилием он поставил ногу на неосязаемую белую поверхность. Ботинок провалился в нее с отчетливым шуршащим звуком.
И встретил вполне реальную скользкую ледяную корку, покрывшую расползающийся рубероид.
Он нелепо взмахнул руками, завалился на спину и без крика сорвался вниз.
Закон земного притяжения все еще действовал…
- Здравствуйте, доброволец.
- Меня зовут…
- В рамках проекта вас зовут Доброволец №7311 и никак иначе, постарайтесь это запомнить…
- Эй, салага, подсоби малек, эту дуру казенную перетащить!
- Наша задача заключается в том, чтобы обеспечить человечеству казавшуюся ранее фантастической возможность напрямую воздействовать на процесс…
- Я никогда не видел, чтобы человек так внезапно …
- На колени! Руки за голову! Ты сдал нас, сука! Ты думал мы не пройдем? А мы прошли!...Ты думал, мы сдохнем там в воронке…
- … скорость регенерации увеличилась в двадцать раз, но это не возможно, нервные окончания не…
- Никто их больше не видел. Ты вообще видел хоть одного контрактника, который дослужил срок? Не, тут дело нечисто. Выхода у нас два – или вперед ногами – как эти чертовы неудачники из четвертой дезактивации. Или на ту сторону забора – но еще неизвестно, что хуже…
- Эх ты, салага, какого лешего тебе с мамкой-папкой дома не сиделось? Какого ты сюда забрался? Ты читал контракт? Внимательно читал? Это же приговор, а не контракт! Спишь? Эх, укатали сивку крутые горки…
- … невозможно, процесс необратим, некроз уже затронул слишком большую область, отвечающую в первую очередь за…
- …переменился, минуту назад был как все и тут вдруг словно взбесился, словно шлея ему под хвост попала! Вскочил и побежал. А там пиявка сидела, сука, голодная, полудохлая уже от голода была. А он в нее - со всего размаху. Я вам говорю, не дело это, пешком туда и обратно ходить! Пусть как научников, в транспортере возят. А если не захотят – то и пошли они все…
- … величайший эксперимент со времен открытия ядерной энергии позволит нашей стране выйти на передовые…
- … своих же, всех, сука, блядь!!! Да что ж это такое? Что за блядство? Чтоб шестерых вооруженных бугаев, среди белого дня…
- Ты видел? Там НИЧЕГО нет. Все будто вымерло. Это какой то блядский конец света, нах! Одни собаки и еще какие-то твари мелкие роются в развалинах. Карлики или хрен пойми чего! Я одну такую тварюшку подстрелил – так они собрались кучей и начали камнями кидаться и пищать – у меня чуть башка от ихнего писка не взорвалась! Еле сдернул оттуда…
- альтернативную теорию пространственно-временного континуума, основывающуюся на утверждении, что человеческая психика способна управлять…
- ...Ты думал, мы сдохнем там в воронке? Не-е-ет! Чувствуешь запашок? Это ты уже сдох! Сдох! И ты уже воняешь, падаль!
Пробуждение и на этот раз было резким и неприятным.
Голоса, беседовавшие с ним в болезненном сне, долго не хотели уходить.
Голоса, которые надо забыть. Вытеснить из сознания, чтобы, наконец, отделить себя от липкой, густой паутины бреда.
Сегодня ему опять синилась смерть. Почти что самоубийство. И это неспроста – он уже давно заподозрил, что где-то поблизости поселился кошмарник. Пока еще слабенький и неокрепший, способный лишь вторгаться во сны и исподволь подманивать жертву к краю, за который лучше не заглядывать.
Кошмарник - еще одна причина сниматься с места.
Решено – он уходит.
Он нацепил на себя свою сбрую с тысячей и одной полезной мелочью, проверил как ходит в ножнах за спиной тесак, выудил из под вороха тряпок, в котором спал обрез охотничьего ружья. Переломил бывший ТОЗ, вынул и покатал между пальцами зеленые ребристые пластиковые цилиндрики. Посмотрел пустые стволы на свет – нагара не было. В последний раз из обреза он стрелял месяц - или два назад? В приступе внезапного бешенства, попытался разогнать стаю саранчи, прячущуюся от солнца под ржавой железной горкой на детской площадке. Выстелил дуплетом. Судорожно выжав оба спусковых крючка. Ни одна картечина не попала в цель. Саранча не боится свинца. Она боится солнца.
Он зарядил обрез и пристроил его в петлю на бедре.
Снял висячий замок, на который запирал люк, ведущий на крышу. Спустился вниз до второго этажа, проверяя растяжки. Освободил мочевой пузырь в одной из квартир. По дороге снял с петель дверь в ванной и на месте сноровисто раскурочил, потом вдруг вспомнил, что дрова ему больше не понадобятся и оставил обломки в покое. Поднялся в «столовую».
«Столовая» представляла собой трехкомнатную торцевую квартиру на пятом этаже – предмет гордости бывших хозяев. Здесь он хранил большинство продуктов и, как он это сам называл, «столовался» В честь отбытия он развел большой костер в выпотрошенной газовой плите. Дымоход он сделал хороший, из бывшей водосточной трубы. Отвел его в коридор, где дым растягивало по всему подъезду сквозняками из выпотрошенных квартир. Но все равно днем дым был виден издалека. Плевать, никто не сунется так далеко в город в начале зимы! Никто не станет охотиться на него, потому что тогда оголодавшие твари станут охотиться на них!
Он развел костер, истратив остатки дров. Дровами служили в основном двери из квартир в «его» подъезде. Мебель в квартирах была дешевая, из ДСП, которая, сгорая, производила больше вони и ядовитой копоти, чем тепла. А вот двери попадались хорошие, рассохшиеся. Он уселся на скрипучий венский стул, который пощадил как раз по причине его музыкальной скрипучести. Ему нравилась эта вещь: стул отзывался на каждое движение скрипом и словно жаловался на свою судьбу, кряхтел как старый, но еще крепкий дед, родившийся задолго до того, как были построены «временные» хрущевки, ставшие для своих обитателей пожизненными.
Он развел огонь. Очаг на башне. Маяк, притягивающий взоры. И это был вызов.
Слушая, как закипает алюминиевый чайник на плите, он неторопливо и основательно начал сборы. Впереди было много дел.
Он выглядел странно – в опустевшем городе человек, вооруженный луком выглядел, по крайней мере, странно.
Но это было единственно верным решением. Большинство других не боялось пуль. Поэтому без дела болтался на бедре обрез и мертвым грузом лежали патроны в сумке. Один старый человек, разбиравшийся в этом деле, считал, что огнестрельное оружие не в полой мере является проводником «воли» стрелка. Что бы это не значило, но пули этих не брали. Лишь единицы могли причинить им вред своим выстрелом, как правило профессиональные снайперы.
Нож, лук и реже арбалет – вот единственное, что мог противопоставить им человек. «Как в древние времена, до начала летописей» - говорил старик, - «когда человек сражался с подобными тварями, и победил. Но они вернулись. А армии, готовой встретить их, уже не было…» Старик был закончены психом, но в его словах был резон.
Поэтому он и таскал на спине тяжелый тесак, рубящий не хуже топора. На груди, рукоятью вниз, висел армейский нож в кайдексных ножнах. Еще один – сзади на поясе, горизонтально, так чтобы можно было выхватить левой рукой.
Впрочем, глупо наедятся на эти первобытные игрушки, если тебя учуял большой. Тогда остается либо бежать сломя голову, рискуя угробиться каждую секунду либо спокойненько молиться и готовиться помереть не самым приятным образом.
Он шел покойно, держа лук полунатянутым и радуясь что не устает – еще одно преимущество блочной конструкции.
Он шел осторожно, почти по середине улицы, избегая густых теней переулков и по широкой дуге обходя провалы подъездов.
Он почувствовал чужой голод. Не обычный голод живого существа. Нет, то было страшное, отвратительное ощущение, жажду обладать чужим телом, чужой жизнью, и чем–то еще, несоизмеримо более значимым.
Слишком он поздно понял, что это означает. Голодная, обезумевшая от ожидания пивка, уже не могла больше таиться и готова была против обыкновения сама броситься на случайно подвернувшуюся жертву.
Он плавно обернулся, краем глаза ловя слабое дрожание воздуха где-то справа и выше.
Он вскинул лук, натянул плавно, как на стенде, прицелился, и одновременно сделал так, как учил старик. В его мыслях стрела, снабженная охотничьим трехлепестковым, острым как бритва титановым наконечником, сорвалась в полет, ровно сошла с ложа и, описав идеальную баллистическую траекторию, проткнула середину пыльного марева. Он послал вперед свою волю, свое желание и умение убивать. И мгновением позже, после того как он в мыслях поразил свою цель, реальная стрела сорвалась в полет, безошибочно скользя сквозь ткань событий, и вонзилась в тело пиявки, ставшее наконец видимым. Пиявка присосалась на большой вывеске магазина, на которой от названия осталось только половина букв "Х...Т...ВАРЫ" Стрела пронзила ее водянистое тело насквозь и с отчетливым звоном ударилась наконечником в желтый кирпич стены. Пиявка конвульсивно сократила кольчатое тело, дернулась, забилась, разбрызгивая мутною жидкость из раны и наконец шлепнулась на землю.
Новая стрела заняла свое место быстрее чем он сам успел заметить. Держа извивающуюся пиявку на прицеле он приблизился...